†§ XVII

О ГОСУДАРСТВЕННОЙ КАЗНЕ

Было время, когда почти все наказания были денежными. Преступления считались вотчиной государя. Посягательства против общественной безопасности являлись источником дохода: лица, на которых возлагалась охрана этой безопасности, были заинтересованы в том, чтобы она нарушалась. Наказание составляло, таким образом, предмет спора между казной − сборщиком денежных взысканий − и обвиняемым. Дело было гражданским, спорным, скорее частным, нежели общественным. Казна получала иные права, чем это требовалось для защиты общества, для виновного наступали неприятные последствия − иные, чем те, которым он должен был бы подвергнуться в назидание другим. Судья был, следовательно, скорее стряпчим казны, чем беспристрастным исследователем истины, скорее сборщиком казначейства, чем охранителем и слугой законов. Но так как при этом порядке признать себя преступником означало признать себя должником казны, что и составляло главную цель уголовного суда того времени, то и признание в преступлении, направляемое на пользу, а не во вред казны, составляло и продолжает составлять до настоящего времени (последствия всегда намного переживают причины, породившие их) центр, вокруг которого обращается весь уголовный судебный порядок. При отсутствии сознания подсудимый, хотя и уличённый несомненными доказательствами, будет подвергнут меньшему наказанию, чем это установлено, и не будет подвергнут пытке за иные преступления того же рода, которые могли быть им совершены. С получением сознания судья завладевает телом обвиняемого и истязает его по всем правилам, чтобы извлечь из него, как из благоприобретённой недвижимости, всю возможную пользу. При доказанности самого преступления сознание является убедительным доказательством. Чтобы оно было менее подозрительным, его добывают с помощью мучений и страданий, доводящих до отчаяния, в то время как внесудебное сознание, спокойное и бесстрастное, не омрачённое страхом перед орудиями судебной пытки, считается недостаточным для осуждения. Исключаются исследования и доказательства, хотя и выясняющие преступление, но нарушающие интересы казны. Если иногда обвиняемый и освобождается от пытки, то это делается не из внимания к его несчастью и слабости, а в интересах казны, этого воображаемого и непонятного существа. Судья становится врагом обвиняемого человека, закованного в цепи, отданного в жертву мучениям, тоске и самому ужасному будущему. Он не стремится установить истинность самого события, он ищет преступление в самом узнике. Он расставляет ему ловушки и при неудаче считает, что он проиграл и что пострадала та непогрешимость, которую человек всегда любит себе приписывать. От судьи зависит признать улики достаточными для предварительного заключения. Чтобы доказать свою невиновность, человек должен быть сперва объявлен виновным. Это называется «обвинительным процессом», и такой порядок производства уголовных дел существует в восемнадцатом веке, почти во всех частях просвещенной Европы. Правильное судопроизводство – «следственное», т.е. беспристрастное исследование события, требуемое разумом, принятое военными законами и допускаемое даже азиатским деспотизмом в делах обыденных и маловажных, почти не применяется в европейских судах. Какое сложное сплетение странных нелепостей, которым едва ли поверит более счастливое потомство! Только философы того времени смогут, изучая природу человека, объяснить возможность существования подобной системы.†